пока не поздно».
Он, поводя ушами, прислушался. Потом подкрался к росшим у края площадки кустам. Старуха, сгибаясь под тяжестью вязанки, тяжело поднималась наверх. Громадный пук хвороста почти скрыл ее, и казалось, будто сухой колючий куст сам по себе карабкается по склону.
Медлить было нельзя. И тут Луций вспомнил про пленницу. Он сунул голову в пещеру и хотел было крикнуть: «Спасайся, красавица! Бежим!»
— Иа-ааа! — грянуло в пещере.
Девушка вздрогнула, метнулась в угол. Но, разглядев, что это всего-навсего осел, она приблизилась и нежной ручкой погладила Луция по голове между ушей.
— Ослик, милый, — всхлипнула девушка, — если бы ты понимал человеческий язык, послала бы я тебя за подмогой.
Луций, боясь снова напугать девушку своим ревом, не рискнул что-либо говорить. Он молча подогнул передние ноги и кивнул головой, приглашая пленницу оседлать его. Девушка оказалась сообразительной.
— Ай-да ослик! — обрадовалась она, ловко вспрыгнула ему на спину и, легонько ударив пятками в бока, приказала: — Скачи, милый!
Луций, чувствуя на себе приятную ношу, быстрым галопом припустил по тропе. Но, завернув за выступ скалы, они наткнулись на старуху. Мерзкая горбунья завопила, выпустила из рук вязанку хвороста и проворно уцепилась за ослиный хвост. Луций брыкался на бегу, пытаясь лягнуть ее задними ногами, но ничего не помогало. Старуха волочилась за ним по земле и громко верещала:
— А-аа! Стой! Стой, паршивый осе-еел!
Громко стучали копыта, сыпались с крутого откоса мелкие камешки. Острая боль пронзила Луция. Он уже думал, что лишился хвоста, когда голова старухи глухо ударилась о валун, и она со стоном разжала цепкие пальцы.
— Иа-ааа! — возрадовался Луций и с новой прытью помчался вниз.
С треском ворвался он в чащу леса. Ветви хлестали по глазам. Копыта выворачивались на корнях. Луций ни на что не обращал внимания. Его всадница, держась двумя руками за короткую ослиную гриву, крепко сжала его бока ногами.
— Скачи, не останавливайся, милый ослик! — приговаривала девушка. — Только спаси меня! Уж я тебя отблагодарю! Гриву расчешу золотым гребешком. Челку завью. Голову украшу венком. Накормлю отборным зерном. Повсюду буду славить моего спасителя! В книгах запишут твое имя! А как же тебя зовут, милый ослик?
«Луций!» — хотел крикнуть бедняга и, конечно же, взревел:
— Иа-ааа!
Счастливым смехом разразилась девушка. Она уже, кажется, поверила, что избегла страшного плена и вырвалась из лап разбойников.
А Луций, не зная усталости, несся по каменистой дороге, ведущей в город. Бежали навстречу круглые тени стоявших по обочинам пиний. Вздымались и медленно оседали позади клубы коричневой пыли. Редкие прохожие удивленно поглядывали на странную всадницу в богатых одеждах, оседлавшую не стройного коня, а простого сельского осла.
Имение родителей девушки раскинулось на самой окраине города. Из дома с радостными возгласами высыпали все домочадцы. Отец и мать кинулись обнимать свое любимое дитя. Слуги и служанки суетились вокруг юной хозяйки. Про Луция словно и забыли. Тогда он раздул ноздри, хлопнул себя хвостом и заревел во всю мочь, оглашая протяжным ослиным криком окрестности.
Девушка вырвалась из родительских объятий, подбежала к ослу, нежно поцеловала и приказала слугам отвести его на конюшню, поставить в самое лучшее стойло и насыпать в ясли отборного ячменя. Луция взяли под уздцы и повели прямиком на конюшню. Проходя мимо великолепного розария, он потянулся было к алым бутонам, но шагавшие по бокам слуги крепко держали короткий повод.
Глава шестая
Воля и неволя
Новая благодетельница Луция частенько наведывалась в конюшню. Она готовилась к свадьбе и, обнимая осла за шею, нашептывала ему:
— Скоро я выйду замуж, милый ослик. Стану хозяйкой в своем доме. И тебя не забуду. Никакой работой утруждать тебя не позволю. Отпущу резвиться на деревенских лугах.
Слово свое она сдержала. Луция даже на свадьбу пригласили. Длинноухую его голову украсили благоухающим венком каких-то алых цветов. «Не розы ли это?» — взволновался Луций. Он стал трясти головой, стараясь ухватить языком хоть один цветок. Ему почти это удалось, когда его благодетельница невеста вскричала:
— Не смей трогать, милый ослик! Отравишься! Ведь это олеандр, лавровые розы! Они смертельны для животного!
Луций замер. Откуда ему было знать, что можно, а чего нельзя есть ослам? Спасибо доброй девушке, спасшей его от верной мучительной смерти.
На следующий день Луция накормили орехами, смоквами, свежими финиками, выпустили на волю в луга и поручили заботе пастуха. Вне себя от радости носился он по шелковистой траве, свободный от поклажи, не опасаясь получить удар палкой или ногой. Теперь-то наверняка удастся найти розовый куст и сбросить, наконец, мерзкую ослиную шкуру!
Однако надежды Луция не оправдались. Воля его неожиданно обернулась еще большей неволей. Жена пастуха, скупая и злобная женщина, не могла позволить, чтобы здоровая скотинка гуляла без пользы. Она приспособила осла вертеть мельничный жернов. И снова Луций получал полную порцию палочных ударов, а ячмень, что присылали для его пропитания, пускали в помол и продавали соседям. Ослу доставались лишь непросеянные, грубые отруби, перемешанные с песком.
Ни минуты отдыха не давали бедняге. Вдобавок ко всему его еще заставляли возить с горы нарубленные пастухом дрова. А погонщиком приставили пастушьего сынка, мальчишку безжалостного и жестокого. Он заставлял осла взбираться по самому крутому склону, нагружал такими огромными вязанками, которые впору везти слону. Луций сбивал копыта на острых камнях, хромал, а маленький погонщик нещадно лупил его палкой, норовя попадать все время в одно место. В конце концов у Луция на боку образовалась саднящая и вечно не заживающая рана. Переправляясь через небольшую горную речку, мальчишка взбирался на спину и без того тяжко груженому ослу, и тот, оскальзываясь на камнях, рисковал упасть и захлебнуться. Для собственного увеселения мальчишка придумал злую шутку. Он привязывал к ослиному хвосту пучок ядовитых колючек. Отмахиваясь от мух и оводов, Луций жестоко ранил сам себя острыми шипами.
Так проходили дни за днями. С утра Луций мерял кругами двор, крутя тяжелый жернов, а в полдень, в самый зной, тащился в гору и вниз по каменистому склону, скрытый под непомерной вязанкой дров. Он так отощал, что выпирающие ребра, казалось, вот-вот прорвут кожу. Шерсть свалялась, разбитые копыта сочились кровью, на шее от грубой веревки образовался багровый рубец. Луций уже подумывал о смерти. То ли кинуться вниз головой со скалы, то ли ступить в реке мимо брода и утонуть, захлебнувшись.
Он все еще не решился выбрать наилучший способ покончить с собой и навсегда избавиться от мучений, когда его снова погнали в гору за дровами. На этот раз мальчишка привязал осла к дереву,
